Немного о себе...

Я ничего не понимал в этой жизни с самого рождения и все время вздрагивал от разных посторонних звуков. Однажды я нарисовал чайную ложку, которая стояла в стакане с чаем и там почему-то переламывалась пополам. «Вот это да!» — похвалил папа, и, хотя я в этом ничего не понимал, папа решил, что пора за меня браться. Почему-то летом на даче, в жару, он заставил меня рисовать какой-то натюрморт с дурацким бидоном из-под молока, отчего мне пришлось выпрыгнуть в окно и убежать на речку. «Ах ты...» — рассердился папа, и я попал в СХШ, так ничего и не поняв при этом.

Потом в академии проходил политэкономию с военным делом и историю КПСС с обнаженной натурой. В это время я окончательно понял, что ничего в этом не понимаю, и стал художником.

Особенно я любил валять дурака в театре. Умора! Нарисуешь какую-нибудь ерунду — а они радуются до слез, или другой раз постараешься, весь из кожи вон вылезешь, — а они до тех же слез ругаются, слюной брызгают и кричат громко всякое такое, что опять никак не понять, особенно когда мне удалось нарисовать декорации про «дедушку Ленина».

От всего этого я сбежал на Соловки и узнал там историю про самого страшного СЛОНА, которого придумал тот же дедушка. Но «слоник» тот был не игрушечный, а лагерный. Вот здесь я снова вздрогнул, вспоминая свое безоблачное детство над бидоном из-под молока, и, хотя я в этом ничего не понимал, решил с очень верными друзьями затолкать СЛОНовые останки в музейную клетку, чтобы разные люди из разных мест, не только из нашей страны, приходили туда и видели то, чего они раньше не знали.

После всего этого я снова понял, что ничего не понимаю в этой жизни, и стал ждать ВЕСНУ...

Лист

Промок лист осиновый.
Упал на траву.
Трава спрашивает: «Как тебя зовут?»
Дрожит лист и только говорит: «Промок! Промок!»
Трава и подумала, что его зовут Промок.
Как только осень приходит,
стайки промоков летают в лесу,
как птиц перелетных стайки.
У них тоже забот хватает.
Только заботы у них другие:
прикрыть травку на зиму,
чтоб не промерзла,
чтоб весной ожила после зимней спячки,
приготовить снегу ровное ложе,
чтоб не прокалывалось снежное одеяло
колкими стебельками.
Надо еще кустики некоторые
к зиме украсить красным или оранжевым листом,
чтобы глаз человеческий радовался,
увидев на снежной белизне кусочек лета,
окрашенный осенью.

Чайник

Повешенный,
кем-то забытый
чайник в лесу
весь выкипел...
Под ним даже не было костра, а он всё худел,
испарённая влага тосковала в воздухе,
бока промялись, проветрились ветром,
шляпокрышка его упала в траву,
погнутая ручка шершавила палку березы...
Уставшие листья свивали в нем свои гнезда
и там умирали, не родив птенцов...
Странник, придя в это место однажды, —
глазами своими и одиночеством вещим поняв, —
взял в музей души своей чайник этот...

Наталия Эверт, художник:

Сашу Баженова любили все, особенно женщины. Его душевная притягательность прошла красной нитью и через его творчество. Глядя на его живописные работы, будь то этюд или законченное полотно, — везде помимо высокого профессионализма и состояния природы ощущаешь его душевный настрой. Особенно это чувствуешь, глядя на соловецкие работы. Саша сам говорил, что, однажды попав на Соловки, он осоловел. И эта любовь прошла через всю его дальнейшую жизнь. Саша Баженов жил двумя пространствами — Питера и Соловков, которые одинаково любил.

История этого края, печальная, как сама северная природа, вдохновила его на огромную, социально значимую стационарную экспозицию в Соловецком музее — «СЛОН», которая была показана в разных городах.

Вот уже прошло больше года, как не стало Саши Баженова. Его очень не хватает на этом свете. Вспоминая его, сердце сжимается, и все больше ощущаешь, как стремительно несется время к вечности.

Василий Матонин, поэт:

Однажды мы с Александром Всеволодовичем шли на весельной лодке по бухте Благополучия в сторону одного из маленьких островков, с берега напоминающих оазис посреди водной пустыни. Танцующие березки были похожи на апельсиновые деревья, а вечернее солнце бросало в нас розовые копья. Вдруг Баженов заволновался. Он заметил нечто важное, что легко можно забыть, если не нарисовать. Ни у меня, ни у него не оказалось ни карандаша, ни бумаги. Художник прикурил папиросу, разорвал коробку из-под нее, на чистой внутренней стороне сделал погасшей беломориной несколько штрихов, бережно свернул бумагу, спрятал во внутреннем кармане куртки и успокоился.

Через несколько лет мы снова встретились. Баженов был светел и почти прозрачен. Глаза голубели ярче обычного. На улыбающемся лице судьба нарисовала несколько глубоких морщин.

— Как живете?
— Хорошо.
— Что пишите?
— Ничего не пишу. Хожу... Смотрю.

Тогда мне впервые пришла в голову мысль, в которой я позднее утвердился. Двигаясь по жизненному пути, совершая маленькие открытия, нам хочется делиться сокровенным со всеми, кто находится рядом: рассказывать, учить, фиксировать то, что не видят другие. Но однажды, когда постигаем конечную цель и смысл своего бытия, нам нечего сказать из-за фатальной невозможности выразить невыразимое. Мы сами становимся знанием — итогом того, что делали, о чем думали, чем жили.

От Александра Всеволодовича осталось ощущение светлого осеннего дня, порыва ветра, раздвинувшего пугающие, но уже не страшные тучи. В его картинах всегда присутствует драматургия, конфликт света и тени, времени и пространства. Его привлекают пограничные состояния в природе и в истории. Как художник, он не смог заглянуть за грань уходящей эпохи; как человек — все понял…и замолчал.

Даты и события

Художник-пейзажист, театральный и выставочный художник.

Член Союза художников.

Родился 24 июня 1941 г. в Ленинграде.Во время войны семья была эвакуирована в Свердловск, после окончания войны вернулась в Ленинград.

Окончил Академию художеств (институт им. Репина) по специальности «художник театра и кино» (1966 г.). В это же время началась «соловецкая жизнь» А. В. Баженова. Сначала это было знакомство с архипелагом во время студенческих практик, а потом серьезное и глубокое исследование этого края.

C 1968 г. преподавал в институте театральную композицию и макет. Автор макетов для Мариинского театра (опера «Царская невеста», балеты «Гамлет» и «Корсар»).

Как художник-постановщик осуществил ряд авторских работ в спектаклях: «Жодле, или Хозяин-слуга» по пьесе П. Скаррона, «Горячее сердце» и «Не было ни гроша, да вдруг алтын» Н. Островского, «Мамаша Кураж» Б. Брехта, «Эзоп» Фигейредо, «Васса Железнова» А.М. Горького, «Правда и только правда» Ж.-П. Сартра.

В 1980-х гг. спроектировал и выполнил около десятка архитектурно-пейзажных и исторических диорам для музеев Киева, Сочи, Нижнего Новгорода и др. Эти диорамы проектировались в синтезе живописи, светодинамики и звукового оформления на основе литературного сценария. Характерным примером этого синтеза являются две большие диорамы: «Канун штурма Зимнего» — Санкт-Петербург; «Ярославль в годы войны» — Ярославль.

В 1989 г. как автор-художник спроектировал и выполнил выставку «Соловецкие Лагеря Особого Назначения» — первую в России экспозицию о жертвах тоталитарного режима (доработана в 1999 г.). В 1990–1991 гг. — организатор передвижной выставки о Соловецких лагерях (Москва, Новгород, Петербург, Минск, Киев, Архангельск).

В 1991–2000 гг. спроектировал и выполнил ряд экспозиций по истории Соловецких островов в Соловецком музее-заповеднике.

С 1991 г. сотрудничал с НИЦ «Мемориал»: консультант, автор-оформитель выставки «Кемский пересыльный пункт Соловецкого лагеря особого назначения» (1995–1996 гг., пос. Рабочеостровск, Карелия), художник-оформитель выставки «Юзеф Чапский: к 100-летию со дня рождения» (1996 г., Музей А.А. Ахматовой в Фонтанном Доме), автор выставки «Тюрьма КГБ в Потсдаме» (1997 г., Потсдам, Ляйстиковштрассе,1), художник выставки «В мире двух диктатур. Россия и Германия в XX веке» (2000–2001 гг., Просветительный центр «Мемориал», в копии — 2001 г., Воронеж, ВГПУ).

С 1999 г. — председатель секции художников театра и кино в СПб отделении Союза художников России.

Умер в 2001 г. в Санкт-Петербурге.