Альманах «Соловецкое море». № 7. 2008 г.

Марина Осипенко, Инна Малахова

Личность капитана Соловецкого парохода «Вера» не могла не привлекать внимание богомольцев. Пассажиры удивлялись, что «командир парохода, рулевой, машинист, матросы — весь экипаж состоял из монахов¹. Странно было видеть моряков в клобуках, точно и быстро исполнявших распоряжения своего капитана — небольшого худощавого инока, зорко оглядывавшего окрестности. Не слышно было приказаний вовсе. Движения его руки определяли каждый шаг корабля, превосходно выполнявшего эту безмолвную команду. Высоко на главной мачте парохода сверкал ярким, режущим глаза блеском вызолоченный крест, вместо флага»². В.И. Немирович-Данченко, направлявшийся в Соловецкую обитель летом 1872 г., красноречиво описывает свое знакомство со шкипером Иваном Падориным: «Капитан парохода крайне заинтересовал меня своей наружностью. Небольшого роста, весь как будто состоящий из нервов и жил, он ни на одну минуту не оставался в бездействии: то он сбегал вниз к рулю и сам поворачивал его, избегая переносных мелей, то опять зорко оглядывал окрестности, командуя экипажу. Белая парусинная ряса во все стороны развевалась ветром, черный клобук торчал на затылке, длинные, каштановые волосы обрамляли еще молодое, но серьезное и умное лицо, все черты которого обнаруживали мужество, силу и сметливость.

— Сколько поднимает «Вера»?

— Пятнадцать тысяч пудов!

— А на ходу пароход каков?

— Да без балласта девять узлов в час делает. Вот придем в монастырь, поставим его в доки, да переменим винт, так еще быстрей пойдет!

— Дорого он достался монастырю?

— Тысяч за двенадцать; восемь израсходовано на приспособление его к Белому морю. Разумеется, ежели сообразить, что рабочие у нас даровые, то ценность «Веры» окажется еще выше!

— Так вы в настоящее время не отправляете пароходы для переделки заграницу?

— Нет... Теперь мы и сами научились пароходы строить. Пароход «Надежду» мы сами выстроили. Вот для «Веры» винт отделаем в монастыре, в собственных горнах. Она еще недавно у нас плохонько ходила. Винту недоставало хороших приспособлений. Может быть, слышали, что пароход Беломорско-Мурманской компании «Качалов» стоял в наших доках для починки? Ну, мы высмотрели в нем новое устройство винта и сейчас же сделали сами составной винт для «Веры».

— Как вы попали на пароход? Странно как-то видеть монаха, командующего судном!

— Да ведь я с четырнадцати лет по морю хожу. И за границею, и здесь!

— Ба! Я ведь, значит, о вас-то и читал. Вы возили Диксона по Соловецкому монастырю?

— Я, сам.

— Так вы и есть отец Иоанн?

— Я.

— Читали вы, что он пишет о вас в «Свободной России»?

— Нет.

Я ему рассказал. Очерк Диксона оказался не совсем верен. Я воспользовался случаем, чтобы от самого отца Иоанна узнать историю его жизни, полной самых неожиданных контрастов и приключений»³. Далее в рассказе Немировича-Данченко встречаются неточности, поэтому приведем жизнеописание Ивана Падорина на основании архивных документов и воспоминаний И.Я. Сырцова, который был одновременно с Падориным послушником в Соловецком монастыре.

Иван Иванович Падорин по происхождению коренной сумлянин⁴: предки его были когда-то соловецкими крестьянами, а отец — сумским мещанином. Отец был человеком зажиточным, имел свое мореходное судно и, как истинный сумлянин, был страстно привязан к морю и к старым церковным обрядам. Происхождение от такого родителя определило жизненный путь Падорина: из любви к морю он всю жизнь провел в мореплавании, а из преданности религии посвятил себя монашеству, не оставляя при этом морской службы.

Иван Падорин родился в 1834 г.⁵ На родине, в Сумском посаде, он провел только детские годы и в это время не раз бывал со своим отцом в дальних морских плаваниях до мурманских промыслов. По достижении четырнадцати лет его отдали в Кемское шкиперское училище, которое он с успехом закончил приблизительно в 1852 г. Попасть на поморские шхуны воспитаннику этой школы было нелегко, так как судохозяева-поморы не знали и не желали знать теорию мореплавания, а привыкли руководствоваться своим опытом, сметливостью и приметами, унаследованными от предков. Поэтому воспитаннику шкиперской школы, поступившему к ним на службу, они на первых порах давали в руки не морскую карту, которой часто и не было на поморских судах, а кастрюлю. Молодому теоретику приходилось варить хорошую кашу для команды и подливать ром в стакан чая безграмотного, но опытного в морском плавании кормщика. На другое лето он мог рассчитывать на звание матроса, если был достаточно крепок физически и показал свою способность и ловкость прыгать по вантам и реям. Штурманов и шкиперов на поморских судах не существовало, поэтому после матроса можно было дослужиться сразу до кормщика. Но чтобы стать кормщиком судна, нужно было проходить на поморском судне десятки лет, доказать свое умение управлять судном, а главное — понравиться хозяину. Воспитанники шкиперской школы предпочитали поступать на иностранные корабли, чтобы служить на лучших судах под руководством образованных шкиперов и ходить в дальнее плавание, а не только у родных берегов. Иван Падорин, не рассчитывая иметь хорошую практику на беломорских шхунах и не заботясь о штурманском дипломе и о заграничном паспорте, отправился в Архангельск с намерением поступить на иностранный корабль. Недолго думая, он нанялся матросом на ганноверский галиот, который нуждался в русском, так как по случаю датской войны ходил под нашим флагом. Вскоре во время сильной бури в Немецком море галиот разбило о скалы, и из всего экипажа спаслось только трое матросов. Одним из них был наш соотечественник.

Возвращаться домой ему не хотелось. Добравшись до первой гавани, он поступил на английское купеческое судно и затем в течение восьми лет служил на английских кораблях: то в звании матроса, то штурмана и даже шкипера. На родине он все это время считался пропавшим без вести, хотя родные его были убеждены, что он скрылся заграницу по примеру многих своих товарищей. Между тем, он скоро отлично изучил английский разговорный язык и усвоил манеры, обычаи и привычки английских моряков. Избороздив Атлантический и Северный океаны по всем направлениям, зимуя в Лондоне, он летом несколько раз бывал в Кронштадте и три раза в Архангельске, никому не открывая своего русского происхождения. За все это время только однажды случилось, что Падорин чуть не попал в тюрьму за свою беспаспортность. «Прибыли мы, — рассказывал он, — в Копенгаген, я был еще матросом. Не знаю, с какой стати, только копенгагенская полиция, неожиданно для нас, вздумала от всех служащих на нашем судне потребовать письменные виды. На этот раз, кроме меня, у всех оказались таковые, хотя это и не всегда случается на лондонских купеческих кораблях, составляющих свой экипаж из беглецов и проходимцев всех стран света. Шкипер, захваченный врасплох, чуть было не выбросил меня за борт, потому что укрыть от полиции меня было никак нельзя, и ему предстояло быть оштрафованным. Я сам рад был бы укрыться, если не в волнах морских, то, по крайней мере, на берегу, но было уже поздно: полиция входила на корабль. В этот самый момент шкипер вспомнил, что у него есть какой-то вид, оставленный сбежавшим матросом. Он тотчас отыскал этот вид и сунул мне в руки, не сказав ни слова. Я понял его мысль и, предъявив от себя полиции чужой паспорт, легко отделался от нея. Шкипер, впрочем, за причиненное ему беспокойство наградил меня после линьками; но затем все пошло по-старому и я вскоре сделался на том же судне штурманом»⁶.

Иван Падорин вел жизнь кипучую, отважную до дерзости, полную приключений и страстей. Он стал отличным моряком-практиком и, по его собственному признанию, не имел намерения возвращаться на Родину. Однако с некоторого времени он стал сильно тосковать по православному благочестию, о котором во время морских скитаний почти забыл. Ему снова захотелось бывать в православном храме, как прежде в Суме и Кеми, но в Лондоне такового по близости не оказалось. Желая как-нибудь примирить себя с этим недостатком заграничной жизни, он намеревался даже перейти из православия в англиканскую веру, стал посещать англиканские храмы, нашел добрую старушку-англичанку, которая знакомила его с учением и обрядами англиканской церкви, и готов был уже заявить где следует о своем желании переменить вероисповеданиe. Между тем, с открытием навигации из Лондона в Архангельск стали отправляться некоторые корабли. Падорин пожелал еще хоть раз побывать на родине, узнать о здоровье родных и затем уже навсегда проститься с Россией. Он пристроился штурманом на купеческое судно и через месяц был на родной земле. Несколько дней он ходил по улицам Архангельска, видел на Двине шхуны, прибывшие из Сумского посада, встречал в городе знакомые лица; но не решался кому-нибудь открыться, из опасения быть задержанным. Однако без этого нельзя было что-нибудь узнать о своих родных, и Падорин, в конце концов, зайдя в одну из гостиниц, нашел там своих бывших соседей сумлян и открылся им, будучи уверен, что они сообщат ему все интересующее о родных и в то же время не помешают возвратиться снова в Англию. Началась длинная и весьма приятная для Падорина беседа. Собеседники его были в высшей степени любезны и не подавали никакого повода для подозрения. Из гостиницы они перебрались на шхуну сумлян, стоявшую на якоре посреди Двины. Здесь беседа возобновилась с новым воодушевлением и затянулась до позднего вечера. Между тем собеседники Падорина решили задержать его как беглеца. Когда, по соображениям Падорина, наступило время возвратиться на свой корабль, при шхуне не оказалось ни одной шлюпки. На вопрос, куда они делись и на чем ему переправиться на берег, ему отвечали, что на шлюпках матросы отправились в город и, как скоро возвратятся, он будет доставлен прямо к своему кораблю. Пришлось по необходимости оставаться у гостеприимных сумлян еще несколько часов. В душе Падорина стало зарождаться подозрение по отношению к своим соседям, тем более что они вдруг стали как-то сухи в разговорах. Подозрение скоро оправдалось: на шхуну прибыл частный пристав с полицейскими служителями, и Падорина доставили в архангельскую полицию, не позволив даже побывать на английском корабле, чтобы захватить свой скарб и проститься с товарищами. Этим кончились скитания Падорина по заграничным морям и портам и начались мытарства по архангельским тюрьмам.

За самовольную отлучку за границу Падорина судили по всем правилам канцелярской казуистики. Сначала он сидел в тюрьме в одной камере с ворами и разбойниками, а затем странствовал по этапу, скованный по рукам и ногам, от Архангельска до Кеми, из Кеми до Сумы и обратно в Архангельск. «Во всю жизнь, — говаривал иногда Падорин, — ни на суше, ни на море я не терпел столько горя, как в эти несчастные полтора года: и голод, и холод, и тоску, и полное изнеможение в силах — все пришлось испытать за это время. Бывали столь тяжкие минуты, что я не рад был своей жизни и готов был, при первой возможности, или убежать из тюрьмы, или даже лишить себя жизни. Только религия спасла меня от этой крайности. Религия подсказывала мне, что я за мои проступки достоин такого наказания, и я опять отдавался в волю Промысла. Впрочем, иногда молился, чтобы наказание скорее кончилось. В одну из особенно тоскливых и горьких минут я даже дал обещание прожить год простым работником в Соловецком монастыре, если чудотворцы помогут благополучно выбраться из тюрьмы на свободу»⁷.

Через полтора года суд приговорил его к арестантским ротам, но нашлись люди, принявшие участие в его судьбе, и сумскому мещанскому обществу было предложено принять его снова в свою среду. Общество согласилось, и Падорин был выпущен из тюрьмы на полную свободу.

Освободившись из тюрьмы, Падорин, как человек строго религиозный, первым долгом счел нужным выполнить свой обет: пробыть год в Соловецком монастыре в числе даровых работников. Прибыв в монастырь, он действительно в числе богомольцев-«обетников» целую зиму проходил разные трудные и грязные монастырские службы, никому ни слова не говоря о своем прошлом. Ему приходилось таскать тяжести, пилить доски, рубить дрова, трудиться в кожевне, и даже быть мусорщиком. Он едва ли вынес все это, если бы его не воодушевляла мысль — отблагодарить Зосиму и Савватия за спасение от окончательной погибели.

Это было в 1863 г. С наступлением навигации в монастыре стали набирать экипажи на пароходы «Вера» и «Надежда» из послушников и богомольцев. Монастырскому начальству достаточно было узнать, что Падорин — сумлянин, чтобы заключить, что он хороший матрос. Ему было предложено потрудиться на пароходе «Надежда» в звании матроса. Он не отказался, не требуя никакого жалования. Прошло лето, Падорин выполнил обет и собирался возвращаться в мир. Но монастырское начальство заметило в нем более чем простого матроса, узнало кое-что из его прошлого и захотело удержать дорогого для пароходной службы человека. Возможно, поводом к этому был случай, описанный В.И. Немировичем-Данченко: «Пароход „Надежда“ вышел из соловецкой гавани в море. На самой середине пути в Архангельск разразилась страшная буря. Команда потерялась. Управлявший кораблем и плохо знавший свое дело монах путался, пассажиры своим смятением и отчаянием еще увеличивали затруднительность положения. А буря все усиливалась и усиливалась. Пароход потерял мачты, снасти изорвало в клочки. Гибель казалась неизбежной. И вот, когда последняя надежда была потеряна, когда одни шептали молитвы, заживо погребая себя, а другие погрузились в мертвую апатию, — вдруг на пароходе грянула громовая команда: все дрогнуло, матросы бросились по своим местам. Все обернулись к капитану и на его месте увидели матроса, самоуверенно выступившего на борьбу со стихией. Он вдохнул свое мужество в самых робких: энергическая деятельность сменила тупой ужас. Новый командир целую ночь, сам стоя у руля, боролся с рассвирепевшим морем, и уже в полдень на другой день пароход тихо и благополучно входил в архангельский порт. Таким образом он спас четыреста жизней и первое паровое судно монастыря»⁸.

Монахи не любят выпускать из рук полезных людей, и наш матрос остался вольнонаемным, более потому, что не имел в виду хорошей и выгодной службы на поморских судах, а за границу отправляться не хотелось. Ему было предложено жалование 100 рублей в год, тогда как лучшим матросам из сумлян обыкновенно платили не более 50 рублей.

Прошел еще год жизни Падорина в Соловецком монастыре. Мало-помалу он стал свыкаться с монастырской жизнью и настраиваться на монастырский лад. Религиозность, унаследованная от родителей и соседей-сумлян, наводила на мысли о краткости и непрочности земного жития и счастья. Словом, Падорину самому захотелось аскетической жизни, но пока без монашеского пострижения. Между тем, монастырское начальство принимало меры к удержанию его в монастыре: не говоря об уважении, мелких наградах, отличиях и т. п., оно предложило Падорину отправиться за монастырский счет на зиму в Архангельск, приготовиться там к экзамену на шкипера и сдать его. Падорин отправился в Архангельск, снабженный монастырскими деньгами и рекомендательными просительными письмами к портовому начальству и преподавателям шкиперского курса. Прожив здесь зиму, он достаточно подготовился и к весне отлично сдал экзамен на шкипера, получив 17 января 1865 г. от Архангельского губернатора бессрочный паспорт (диплом) за № 276 на право Российского шкипера.

В Архангельске сумской мещанин Иван Падорин пишет прошение на имя начальника губернии действительного статского советника Гартинга, датированное 26-м ноября 1864 года. «В 1849 году окончил я курс мореходных наук в Кемском шкиперском училище, и по выпуске из заведения, с того же года находился постоянно в плавании на иностранных коммерческих судах в европейских портах: Амстердам, Мемель, Киль, Дублин, Ливерпуль, Дюркенхен, Антверпен, Ньюкастль, Корфу, Триесте, Галац, Константинополь, Стокгольм, Лондон, Штеттин, Копенгаген, Рига, Нарва, Кронштадт, а также для звериных промыслов, и на остров Шпицберген. Испытал в течение двенадцатилетнего плавания два крушения, в которых потерял свои аттестат и паспорт. По возвращении в Архангельск в 1861 году предан был суду за 12-летнюю отлучку из России, решением которого в 1862 году освобожден от всех взысканий. С 1862 по 1864 годы находился на беломорской шхуне в плавании в Кронштадт, Копенгаген, Гаммерфест и Колу. В 1864 году служил на Соловецком пароходе «Вера» при перевозке богомольцев из Архангельска в Соловецкий монастырь и обратно. Ныне, получив приглашение монастыря занять на том пароходе вакансию шкипера, обязан я выдержать установленный правительством на сей предмет экзамен, дабы получить законные права. Вследствие сего почтительнейше прошу Ваше превосходительство о допущении меня, на основании 853 статьи XI Тома Устава Торгового, к экзамену на звание шкипера при здешнем шкиперском училище»⁹.

Падорин отлично сдал экзамен на шкипера, получив от архангельского губернатора «бессрочный паспорт» и диплом Российского шкипера. Помощник капитана порта поручик Мордвинов и преподаватель шкиперского курса 4 декабря 1864 года засвидетельствовали специальным актом, что Падорин «оказал хорошие познания» и «приобрел основательные практические сведения по части управления судов»¹⁰. Полицмейстер Штутцер рапортом донес губернатору о выдаче паспорта Ивану Падорину с описанием внешних примет: «Лет ему 29, волосы темно-русые, лицо смуглое, глаза серые, брови темно-русые, нос и рот — умеренные, подбородок — круглый, росту — 2 аршина 3 вершка»¹¹. Наличие паспорта и аттестата освобождало шкипера от крестьянских повинностей и призыва на военную службу.

Теперь Падорин считал себя обязанным Соловецкому монастырю и служил с большим расположением и бескорыстием. Ему был вверен пароход «Вера», с которого шкипер не сходил до конца своей жизни. Наследственная религиозность и новые впечатления из монастырской жизни, а именно чтение книг аскетического содержания, знакомство с монахами строгой нравственности и внимание монастырского начальства, вскоре окончательно решили участь Падорина. Он посвятил себя монашеству.

20 мая 1869 г. Иван Падорин был определен в число послушников Соловецкого монастыря. Через три года, 30 августа 1872 г., он был пострижен в монашество с именем Иона и через несколько дней, 3 сентября 1872 г., рукоположен в сан иеродиакона. В послужных списках 1873–1875 гг. архимандрит Феодосий высоко оценил его труды: «Качеств очень хороших, к послушаниям способен».

Было и еще обстоятельство из жизни Падорина в монастыре, которое повлияло на его решение встать на путь аскетизма: встреча и близкое знакомство с молодым, не менее даровитым и столь же ревностным в вере монахом Вонифатием. В списке послушников Соловецкого монастыря за 1866 г. указано мирское имя о. Вонифатия — Василий Прокопьевич Прокопьев¹². Он родился в семье государственных крестьян Санкт-Петербургской губернии Новоладожского уезда в 1836 г. В 1855 г. в девятнадцатилетнем возрасте поступил в Соловецкий монастырь, освоил грамоту и усердно занялся самообразованием, читая книги по богословским, философским и естественным наукам. 7 марта 1863 г. Василий стал послушником. По благословению настоятеля был пострижен с именем Вонифатий и носил рясофор. Когда в монастыре появились пароходы, о. Вонифатий заинтересовался теоретической механикой и паровыми машинами. В 1865 г. он держал экзамен на машиниста и получил от Архангельского портового управления свидетельство о способности управлять паровыми машинами. Послушание проходил летом на Соловецком пароходе «Вера» машинистом, а зимой — в Соловецком училище младшим учителем. При усердии к послушаниям о. Вонифатий был человеком высокой нравственности: постоянно молился, воздерживался от всякой неумеренности и более всего любил чтение книг аскетического содержания. Когда Падорин сделался шкипером парохода «Вера», Вонифатий был на том же пароходе машинистом и в свободное время читал только что вышедшее из печати произведение Игнатия Брянчанинова «Опыты аскетической жизни». Падорин и Прокофьев сошлись между собой по характеру и религиозному настроению, подружились и стали читать Игнатия Брянчанинова вместе. Стремясь стать подражателями святых отцов, они налагали на себя подвиги смирения и воздержания. Вонифатию, с юности проживавшему в монастыре и потому незнакомому со многими удовольствиями мирской жизни, подвиги давались нетрудно. Но у Падорина, жившего за границей и десятки лет проведшего в море на кораблях с людьми всякого рода, имелись привычки, от которых следовало бы отказаться. Он курил, не прочь был иногда выпить рюмку-две вина и т.д. Падорин до самой смерти боролся со своими привычками, желая, по крайней мере, их ограничить. В летнее время, со дня выхода парохода «Вера» из соловецкой гавани, Падорин обыкновенно разрешал себе и курение и выпивку, но не больше как 5–10 папирос в сутки и по полрюмки «очищенной» перед обедом и ужином. Впрочем, когда Падорину во время плавания по опасным местам приходилось не спать целую ночь и больше, он наливал себе и целую рюмку и пил ее в течение нескольких часов, по временам забегая в свою каюту. С концом навигации Падорин лишал себя и этих невинных удовольствий на всю зиму, до новой навигации.

В 1870 г. Вонифатий Прокопьев однажды в ветреную холодную погоду выбежал вспотевший из машинного отделения на палубу, где задержался, так как с ним вступил в разговор архангельский губернатор. Вонифатий простудился и умер. Эта смерть поразила Падорина. Он совершенно разочаровался в мирской жизни и еще больше стал подвергать себя опытам аскетизма.

За строгую монашескую жизнь и морскую службу Падорина уважали и соловецкое братство, и поморы, и паломники. Он всегда принижал себя перед людьми, бегал от них. В зимнее время он знал только свою келью, храм и пароход. Никого не принимал у себя и сам ни к кому не ходил. В храме его можно было встретить почти каждый день, несмотря на то, что дел всегда было много и он, как имеющий послушание, не был обязан посещать ежедневно храм. Падорин всегда становился у порога церкви, напоминая евангельского мытаря. В этом сокрушенном образе его можно было видеть и в настоятельских комнатах с братией в торжественные дни. Падорин, как человек дорогой для монастыря, проходящий в монастыре важную службу, и монах, обыкновенно приглашался к закуске с заслуженными старцами. Но приглашения не имели никакой силы над ним: он после всех тянулся к столу и, взяв кусок пирога, возвращался к порогу, где стояли послушники и смиренные, ничем не выдающиеся старцы. В летнее время Падорин почти не сходил с парохода ни в Соловецком монастыре, ни в Архангельске, разве только в крайней необходимости и для посещения церковной службы в праздничный день. Поэтому в Архангельске для него существовали Соловецкое подворье, кафедральный собор, таможня и контора архангельского порта.

Падорин служил Соловецкому монастырю бескорыстно. Об его отношении к деньгам Немирович-Данченко пишет: «Однажды он (Падорин) имел случай везти на своем пароходе Великого князя Алексея Александровича. Когда Его Высочество предложил ему, кажется, 200 рублей в награду за труд, он ответил: „Монаху деньги не нужны. Мне было бы приятно иметь какую-нибудь память от Вас“. И скорее согласился принять простые серебряные часы, чем деньги»¹³.

Поначалу монастырь нанимал шкиперов и машинистов со стороны и платил им от 400 до 700 рублей за лето. Теперь у него были самоучки из монашеской братии, сдавшие экзамен в архангельском порту и не требующие за свою службу никакого жалования. Начало этой перемене положили Иван Падорин и Вонифатий Прокопьев. Выдержав экзамен на шкипера и машиниста, они заменили на соловецком пароходе «Вера» наемных работников. Как члены братства, они считали своим долгом служить монастырю. Монастырское начальство хорошо знало заслуги каждого монаха и никого не оставляло без награды. Службу Падорина и Прокопьева оно высоко ценило и, не в пример прочим, награждало их по 100 рублей в год, тогда как самые старшие из братии — священнослужители, иногда состоящие в звании смотрителей подворий и строителей скитов, не получали более 60 рублей в год. Падорин все эти деньги и 25 рублей, которые ему давали за навигацию в виде награды, тратил на выписку книг и инструментов по специальности. Будучи шкипером, он желал, чтобы в монастыре были и другие дипломированные штурманы и шкиперы. С этой целью в свободные зимние часы он стал заниматься науками мореплавания с некоторыми из молодых, способных послушников и обучил Семена Тимофеева и Илью Бронникова настолько, что они сдали в архангельском шкиперском курсе экзамены на шкипера. Вонифатий Прокопьев знакомил послушников с теорией механики. Из его учеников в 1870-е гг. в Соловецком монастыре было два машиниста, выдержавшие экзамен, — послушники Иван Кувардин и Петр Плиганов.

Зимой монастырские шкиперы ухаживали за пароходами, введенными в док, подправляя и подкрашивая корпуса, перестраивая и украшая каюты, снабжая новым такелажем и т.д. Машинисты хлопотали о машинах, разбирая их до последнего винтика, заменяя негодные детали новыми, сделанными в монастырских слесарне и кузнице. Ничего этого нельзя было требовать и ожидать от наемных шкиперов и машинистов, тем более что они не оставались на зиму в монастыре, или же оставались на новых условиях, за новое жалование. Можно без преувеличения сказать, что если бы монастырь не обзавелся своими шкиперами и машинистами, то его пароходы едва ли бы могли существовать десятки лет.

По непонятной причине в публикациях о соловецком пароходстве обойден вниманием первый экипаж парохода «Надежда», во главе которого трудились шкипер Алексей Петрович Заборщиков (будущий иеромонах Александр) и машинист Феодор Фаддеевич Иванов (монах Фортунат). Они также в 1865 г. успешно выдержали экзамен на шкипера и машиниста, о чем и получили свидетельства от Архангельского портового управления.

Алексей Петрович Заборщиков родился в 1829 г. в семье государственных крестьян Кемского уезда Архангельской губернии, в монастырь он поступил в 1854 г., а с 7 марта 1857 г. стал послушником. 29 января 1867 г. он был пострижен в монашество с именем Александр, а 6 августа того же года был рукоположен в сан иеродиакона. В послужном списке послушников 1866 г. указано, что в летнее время он проходил послушание на Соловецком пароходе «Надежда» шкипером, а в зимнее — занимался такелажными работами, так продолжалось с 1862 по 1876 г.¹⁴

23 сентября 1876 г. о. Александр был рукоположен в сан иеромонаха. В 1877–1878 гг. после кончины И. Падорина о. Александр был шкипером парохода «Вера»¹⁵. В послужном списке 1903 г. об о. Александре сказано: «с терпением и благодарением переносит свои старческие немощи и болезни, усердно посещает церковь»¹⁶. Об о. Фортунате, механике парохода «Надежда», известно, что в зимнее время он проходил послушание певчего на клиросе в соборном храме.

Иван Падорин скончался в 1877 г. в возрасте 43 лет. Незадолго до своей смерти он совершенно проникся монашеским духом. В.И. Немирович-Данченко так передает его настроение:

«— Я теперь работаю не на себя, а на святых Зосиму и Савватия!

— И вам не хочется воротиться в мир?

— В мире пагуба, в мире нет спасения!

И это говорил полный жизни, мужества и кипучих сил молодой человек. Да, вера — великое дело, она, действительно, движет горами! Кто бы мог подумать, что под этою смиренною рясой хоронится жизнь, богатая такими сказочными переходами, событиями!

— И вам не скучно в монастыре? — добивался я.

— Молитва и работа не допускают скуки. Скучают только тунеядцы!»¹⁷

Авторы статьи глубоко признательны архангельскому историку-краеведу Геннадию Павловичу Попову за предоставленную информацию об Иване Падорине, хранящуюся в Государственном архиве Архангельской области (ГААО).

¹ Достоверно известен состав экипажа парохода «Соловецкий», перевозившего богомольцев из Архангельска в 1880-е гг. Служащих на пароходе было 24 человека: 1) капитан, окончивший курс учения в Архангельских шкиперских классах, богомолец, живший с малолетства в монастыре, получает в год жалования 125 руб. (а капитан общества «Архангельск» получает в месяц 125 руб.); 2) помощник капитана, тоже по образованию шкипер, по найму — за лето получает 135 руб., 3) второй помощник капитана, крестьянин, по найму — 70 руб. за лето; 4) механик — манатейный монах с 150 руб. жалованья в год; у него три наемных помощника, получающих за лето 30, 45, и 47 руб.; 5) пять наемных кочегаров с жалованием от 48 до 54 руб. за месяц; 6) восемь матросов с жалованием от 40 до 63 руб.; 7) эконом — манатейный монах, заведующий продовольствием всех служащих на пароходе, так как содержание им всем от монастыря. Наконец, в качестве бесплатных богомольцев имеются два каютных юнги и повар для служащих. «Соловецкий» вмещал 750 пассажиров, то есть превосходил по размерам «Веру», бравшую на борт до 500 человек. (см. П.Ф. Федоров. Соловки. Архангельск, 2003. С. 53.)

² Немирович-Данченко В.И. Соловки. Воспоминания и рассказы из поездки с богомольцами. М., 2000. С. 12.

³ Там же. С. 16.

⁴ Сумской посад, расположенный на берегу Онежской губы Белого моря, до 1764 г. принадлежал Соловецкому монастырю, который, имея в Суме подворье, построил для местных жителей два каменных храма и деревянную крепость. Сумляне в то время все были мореходами, даже женщины, так что летом в Суме можно было встретить только чиновника, будочника и почтальона. Другая замечательная черта сумлян — их исключительная религиозность: каждый житель Сумы неоднократно бывал на богомолье в Соловецком монастыре, чтобы поклониться чудотворцам Зосиме и Савватию, или во исполнение обета, данного во время болезни или бури.

⁵ РГАДА. Ф. 1201. Оп. 4. Д. 821. 1873 г. «Послужные списки монашествующих Соловецкого монастыря» № 22.

⁶ Сырцов И. Соловецкий шкипер И.И. Падорин // Сборник морских статей и рассказов: Ежемес. прибавление морской газ. «Яхта». 1878. № 5. С. 199.

⁷ Там же. С. 200.

⁸ Немирович-Данченко В.И. Указ. соч. С. 20.

⁹ ГААО. Ф. 1. Оп. 5. Д. 817. Л. 5.

¹⁰ ГААО. Там же. Д. 870. Л. 9.

¹¹ ГААО. Там же. Л. 19.

¹² РГАДА. Ф. 1201. Оп. 4. Д. 799. 1866. № 5.

¹³ Немирович-Данченко В.И. Указ. соч. С. 21.

¹⁴ РГАДА. Ф. 1201. Оп. 4. Д. 799.

¹⁵ Там же. Д. 827. 1877, № 41.

¹⁶ Там же. Оп. 5. Д. 5616. № 51.

¹⁷ Немирович-Данченко В.И. Указ. соч. С. 22.

Версия для печати