Альманах «Соловецкое море». № 5. 2006 г.

Антонина Сошина

«Страшные гонения на христиан времен Деоклитиана и Нерона меркнут перед тем, что сейчас творится в России, каким жестоким гонениям и суровым преследованиям подвергаются священнослужители и все верующие», — замечал современник в 20-е гг. прошлого, ХХ столетия¹. Многим из этих страдальцев выпало на долю пройти через Соловецкий лагерь особого назначения, устроенный на месте одного из самых почитаемых монастырей России. На сегодня нам известны имена более 80 митрополитов, архиепископов и епископов, около 400 имен священнослужителей, имена многих мирян, пострадавших за веру и прошедших через Соловки (мы не говорим о всем Соловецком лагере особого назначения, занимавшем к концу 1920-х гг. огромные пространства Карелии и Кольского полуострова). Многие из них умерли на островах или были расстреляны в Соловецкой тюрьме, другие погибли позднее. На Соловках преставились архимандрит из Симонова монастыря Антонин (Чубаров), протоиерей сщмч. Александр Сахаров († 7.08.1927). Сщмч. Владимир Введенский из Владимирской епархии скончался 3 апреля 1931 г. в лазарете, устроенном в Голгофо-Распятском скиту и был погребен на кладбище около Воскресенской церкви. Там же 7 февраля 1929 г. умер от тифа и сщмч. Петр (Зверев), архиепископ Воронежский. Его ближайший помощник — преподобномученик Иннокентий (Беда) († 6.01.1928) был погребен на монастырском кладбище около Онуфриевской церкви. В лагерном лазарете от менингита скончался священник Саратовской епархии Федор Меженков, оставив дома девять маленьких детей, и незадолго до своего освобождения в 1928 г. умер священник с. Волчок Тамбовской епархии Димитрий Флерин, сосланный на Соловки за отказ сообщать властям сведения о прихожанах. В 1937 г. в Соловецкой тюрьме были приговорены к ВМН, вывезены на материк и расстреляны в Сандармохе около Медвежьегорска епископы Алексий (Буй), Дамиан (Воскресенский), Николай (Розанов), Петр (Руднев), Лев (Черепанов), священники — Павел Виноградов из Ногинска, Александр Дубинин и Владимир Хуторянский с Украины, Филипп Карзанов из Тихвинска, Павел Флоренский, иеромонахи Иринарх (Белявский), Митрофан (Михайлов) и др. В этом скорбном списке вряд ли мы когда-нибудь сможем поставить точку. Сейчас, когда стали доступны архивы ФСБ и МВД, появилась масса исследований, опубликованы воспоминания очевидцев, мы знаем, что в лагерном аду священнослужители, оставаясь верными чадами Православной Церкви, до конца сохраняли твердую веру и исполняли свой пастырский долг. (Свидетельством этого служит и то, что среди прославленных новомучеников на Юбилейном Соборе 2000 г. более сорока — соловецкие страдальцы.)

Вот что пишет в своих воспоминаниях очевидица, узница Соловков конца 1920-х гг. Ольга Викторовна Второва-Яфа: «То, что происходит сейчас перед нами... — подлинный подвиг смирения истинных пастырей Церкви, самоотверженно и до конца твердо отстаивающих веру Христову „противу учений мира сего“, и Бог сподобил нас, недостойных маловеров, быть самим очевидцами мученических подвигов этих новых страстотерпцев — безымянных и „неявленных“, но от этого не менее достойных „славу многу от Господа принять“... и тем из нас, кому удастся когда-нибудь вернуться отсюда в мир, выпадет на долю свидетельствовать людям о том, что видим мы здесь сейчас... а видим мы возрождение чистой и стойкой веры первых христиан. Как произошло все это? Да ведь роковым образом этому способствовали, сами того не подозревая, люди, имевшие целью уничтожение и поношение Христовой веры! Поистине, неисповедимы пути Господни!»²

Попав на Соловки, священнослужители испытывали не только физические, но, прежде всего, нравственные страдания, видя на каждом шагу глумления над святыней: храмы были превращены в казармы (а в церкви во имя преп. Германа предполагали устроить «Ленинский уголок»), алтари оскверняли отхожими местами и переделывали в карцеры, в одном из красивейших скитов — Вознесенском на Секирной горе — был устроен штрафной изолятор, иконы рубили на дрова или использовали для изготовления шкатулок. До сих пор на территории монастыря находится монастырский колокол «Благовестник», весь испещренный следами от пуль, — так забавлялось лагерное начальство. Мы знаем, какие кощунства допускались при вскрытии мощей преподобных Зосимы, Савватия, Германа, Елеазара Анзерского в 1925 г.

И в таких условиях духовенство держалось с большим достоинством и мужеством. Никто из них никогда не заявлял протеста против назначения на ту или иную работу, никто не жаловался на мнимую болезнь.

Ярким примером такого христианского смирения могут служить свидетельства о священномученике Владимире Лозина-Лозинском. Иерей Владимир, выпускник Санкт-Петербургского университета, о своем желании стать священником заявил в дни, когда начались открытые гонения на Церковь. После рукоположения он был назначен настоятелем Университетской церкви в Ленинграде, а в феврале 1925 г. вместе с группой выпускников Императорского Александровского лицея был арестован за совершение панихид по убиенным лицеистам и членам царской семьи и приговорен к расстрелу, который был заменен десятью годами Соловков. Лагерную жизнь он принимал, безропотно «покоряясь велению Божию», как сам он писал в одном из своих стихотворений. «Породный аристократизм, наклонности и привычки не исчезали у отца Владимира даже тогда, когда он взвешивал вонючую воблу в продовольственном ларьке, разносил посылки или мыл управленческие уборные. Врожденный такт и, главное, светившаяся в нем глубокая любовь к человеку сглаживали внешние различия с окружающими. Он был так воздушно светел, так легко добр, что казался воплощением безгрешной чистоты, которую ничто не может запятнать»³. Яркая личность отца Владимира запомнилась многим его соузникам-соловчанам. Его судьба, как и многих других, трагична: отец Владимир был расстрелян в Новгороде 26 декабря 1937 г.

Беспрекословным авторитетом для всех был архиепископ Иларион (Троицкий). В первый раз на Соловках он появился в июне 1924 г., здесь для него начался новый тернистый путь испытаний. Но владыка к нему был вполне подготовлен. В лагере он сохранил монашескую нестяжательность, детскую незлобливость и простоту. Ни на какие оскорбления окружающих никогда не отвечал, казалось, не замечая их. Он всегда был мирен и весел, и даже если что-то и тяготило его, не показывал этого. Из всего происходящего с ним всегда старался извлечь духовную пользу, и, таким образом, все ему служило ко благу. Лагерь владыка воспринимал как суровую школу добродетелей — кротости, смирения, воздержания, терпения и трудолюбия. Всем был доступен, с ним было легко, но его обыкновенный вид скрывал от людей внутреннее делание и спасал его от лицемерия и тщеславия. На Соловках владыке Илариону пришлось быть лесничим, сторожем, вязать сети в Филимоново.

Яркий образ «утешительного попа» дал в своих воспоминаниях «Неугасимая лампада» Борис Ширяев, посвятив ему две главы. Сельский священник из-под Полтавы отец Никодим был сослан на Соловки, имея за плечами почти восемьдесят лет. На Соловках ему пришлось побывать на всех дальних командировках, и везде он оставил о себе самую добрую память. Сгорбленный под тяжестью лет, не получавший ни от кого с воли посылок, отец Никодим никогда не унывал, всех утешал исходившей от него светлой, веселой радостью. «С этой радостью прошел он весь свой долгий жизненный путь. С нею не расставался он и в дни свои последние, соловецкие. Этой же радостью своей стремился он поделиться с каждым, плеснуть на него водой жизни из сосуда Духа своего. За то и прозвали его „утешительным“». От выполнения своего пастырского долга отец Никодим никогда не отказывался: служил шепотом в уголках молебны и панихиды. Под видом плотника его проводили в театр к пожелавшим говеть женщинам, протаскивали через окно в лазарет к умирающим. Твердо веря, что «в Господа веруют в тайниках своей души все» никогда не отказывал в последнем напутствии и убийце, и богохульнику. Свой мученический путь отец Никодим окончил в штрафном изоляторе на Секирной горе, куда был отправлен за то, что в праздник Рождества отслужил в бараке обедню⁴.

Если людей духовного звания и назначали на привилегированные работы, то не ради их самих или их сана, а потому, что они оказывались наиболее честными, аккуратными, добросовестными и исполнительными из всех заключенных. Это вынуждена была признать и лагерная администрация, и к концу 1924 г. большинство заключенных-священников собрали в отдельную шестую «сторожевую» роту, которая располагалась на территории монастыря в Святительском корпусе, примыкающем к храму во имя святителя Филиппа. В первое время в камерах этой роты разрешалось иметь иконы, лампады, ходить в подрясниках. Священников назначили заведовать продовольственными складами, каптерками, раздавать посылки и переводы на почте, и лишь после этого там прекратилось воровство.

Многие священники хотели попасть на работу в лазареты, хотя работа там не относилась к легким: при крайне ограниченном штате медперсонала нагрузки были сверхвысокими, на одного врача приходилось до 80 больных. В лагерных медучреждениях не хватало медикаментов, были неотапливаемые палаты, одни лапти приходились на 20 больных, персонал работал без выходных и праздников. Но именно работать в лазаретах, где среди больных было немало верующих, — в этом видели свой долг многие заключенные священнослужители. В глубоком секрете от начальства им удавалось молиться, оказывать духовную помощь и даже обращать к вере многих заключенных, в миру далеких от религии. В праздники иногда даже в больничных палатах удавалось совершать тайные богослужения, кроме литургии, и это было большим утешением как для тех, кто их совершал, так и для тех, кто на них присутствовал. Так, во время эпидемии тифа 1929-1930 гг. епископ Максим (Жижиленко) — «замечательный врач и великий молитвенник», сосланный на Соловки за то, что, будучи главным врачом Таганской тюрьмы, принял тайное монашество, был заведующим Никольским отделением центрального лазарета. Он сумел привлечь к работе в своем отделении большую группу священников. Так, вместе с ним работал протоиерей Сергий Голощапов, сосланный на три года в 1929 г. После болезни тифом он сдал экзамен на лекарского помощника и остался работать в санчасти в аптеке (сщмч. Сергий Голощапов расстрелян на Бутовском полигоне под Москвой 19 декабря 1937 г.). Медбратом в лазарете работал священник Евгений Климентовский из Рязани, фельдшером — протоиерей Петр Чельцов, врачом — священник Александр Кремышанский. В это же время в лазарете работали епископ Венидикт (Алентов), священники Владимир Кучинский (перед арестом он служил на Ваганьковском кладбище в Москве), Николай Борисевич, Николай Быстров, Константин Травин, Борис Дроздовский, Чулаевский⁵, дьякон Александр Якобсон-Зайдман, монахиня Любовь Барышева, Иван Михайлович Андреевский — профессор, историк церкви и врач-психиатр и др. В «Деле», заведенном на епископа Максима (Жижиленко) в лагере на Соловках, среди прочих обвинений издевательски значится и то, что он, «используя свое положение, окружил себя священниками и, не жалея сил, врачевал души, совершая религиозные обряды». По этому «Делу» епископ Максим был вывезен в Москву и расстрелян 6 июля 1931 г. ⁶

В лагере священники всегда оказывались примером милосердия, нестяжательства и доброты, были готовы поделиться с ближним последним куском и последней рубашкой. Так, владыка Амвросий (Полянский), получая посылки от своих духовных чад, превратился в общего кормильца. Все нуждающиеся члены «церковной роты» состояли на его иждивении. Мало того, он подкармливал и голодающую шпану. Всеобщую любовь снискал епископ Виктор (Островидов). «Каждого человека надо чем-нибудь утешить», — говорил он и умел утешать всех и каждого. Необыкновенно человеколюбивым был епископ Аркадий (Остальский). Он использовал любую возможность, чтобы помочь, утешить, защитить ближнего, из-за чего и сам нередко попадал в штрафные командировки и карцеры. Бесконечна была его вера в то, что «настанет время, и Господь Бог всех врагов и антихристов разгонит от православных верующих людей. И будет хорошо тому, кто не отступил от православия».

Многие отмечали, насколько благотворно действовало соседство священнослужителей на окружающих. Так, известный писатель Олег Васильевич Волков на Соловках некоторое время сидел в одной камере Новобратского корпуса со священником Михаилом Митроцким, и вот что он пишет: «Ни десятилетний срок, ни пройденные испытания не отучили отца Михаила радоваться жизни. Эта расположенность — видеть ее доброе начало — передавалась и его собеседникам: возле него жизнь и впрямь казалась светлее. Не поучая и не наставляя, он умел рассеять уныние — умным ли словом, шуткой ли... Отец Михаил нисколько не погрешал против истины, говоря, что не тяготится своим положением и благодарит Бога, приведшего его на Соловки. Тут — могилы тысяч праведников, и молится он перед иконами, на которые крестились угодники и подвижники. Вера этого ученого богослова, академика, была по-детски непосредственной… „Думаю, настало время, — говорил отец Михаил, — когда Русской Православной Церкви нужны исповедники. Через них она очистится и прославится. В этом промысел Божий. Ниспосланное испытание укрепит веру. Слабые и малодушные отпадут. Зато те, кто останется, будут ее опорой, какой были мученики первых веков. Ведь и сейчас они для нас — надежная веха… Вера… тут в самом воздухе. А с ней так легко и не страшно“»⁷.

Многие священнослужители, несмотря на условия, занимались творческой деятельностью, продолжая осуществлять задуманное до ареста. Так, епископ Иувеналий (Масловский) Рязанский и Шацкий (расстрелян в Сибири 25.10.1937), будучи знаменитым литургистом, знатоком церковного Устава, поражавший современников исключительной памятью на церковные песнопения, начал в соловецкой ссылке работу над «Архиерейским Торжественником», составившим впоследствии шесть томов. Протоиерей Сергий Городцов (будущий митрополит Варфоломей) в лагере на Соловках написал пять акафистов, в том числе святителю Филиппу и апостолу Варфоломею.

Многие активно работали в Соловецком Обществе Краеведения, спасая оставшиеся монастырские святыни. Так, епископ Мануил (Лемешевский) составил «Описание монастырского некрополя», «Соловецких Синодиков», написал ряд статей по истории монастыря. В коллекции музейных материалов, вывезенных в 1939 г. и сейчас находящихся в ГИМе⁸, хранится 28 документов XVII–XVIII вв., скопированных сщмч. Аркадием (Остальским), а также сборники церковных песнопений, скопированные в 1927–1928 гг. священником Львом Константиновым и протоиереем Сергием Чуевым из Воронежа.

Мы знаем, какую большую научную работу проводил в условиях лагеря священник Павел Флоренский. Хотя, как писал в одном из писем владыка Иларион (Троицкий), «неволя делала зыбким и непрочным всякое начинание. Ты начинал исследование, употребил немало времени и сил для успешного его продвижения, а завтра тебя переводят в другое место, хотя бы в пределах того же Соловецкого острова, но надзиратели устраивают обыск, и от трудов твоих не остается и следа. Работать и что-либо записывать в таких условиях было почти то же, что стараться написать книгу, находясь на корабле во время неумеряющегося шторма»⁹.

Вынося самые тяжелые испытания, священнослужители никогда не шли на компромиссы с лагерным начальством. По воспоминаниям протоиерея Петра Белавского, сосланного на Соловки из Ленинграда в 1930 г. и содержавшегося на острове Анзер, ему приходилось работать ассенизатором и вылавливать бревна из моря, но самым тяжким испытанием были вызовы к начальству, где отцу Петру предлагали стать сексотом, отречься от сана, угрожая тем, что арестуют матушку и отберут детей. Но ни мучительное беспокойство за близких, никакие угрозы не могли толкнуть его на бесчестие.

Очень облегчала жизнь в лагере взаимная духовная поддержка и общая молитва. (Конечно, не следует забывать и о том, что противоречия между обновленцами и сторонниками патриарха Тихона, существовавшие на воле, имели место и в лагере.)

По просьбе группы монахов, оставшихся на Соловках после закрытия монастыря и работавших в лагере вольнонаемными, им выделили для богослужений небольшую кладбищенскую церковь в честь прп. Онуфрия Великого¹⁰. В 1925 г. было разрешено посещать эту церковь ссыльному духовенству и верующим, что было встречено с великой радостью. Иван Михайлович Зайцев, начальник штаба армии генерала Дутова, находившийся на Соловках вместе с духовенством в шестой роте и часто посещавший храм, писал: «Лишь только там, в местах страданий и мучений, можно наблюдать и самому ощущать, с какой искренностью, от глубины души возносятся молитвы к Господу Богу, с каким уверенным порывом страждущие обращаются к Отцу Небесному, непоколебимо веря, что их голос будет услышан... Какие душу потрясающие сцены происходили во время торжественных Богослужений! После таких моментов глубоких душевных излияний, после духовного общения с Господом Творцом у несчастных узников наступают минуты душевного умиления, смиренной покорности и физического облегчения»¹¹.

Особенно торжественно проходили Пасхальные службы. Это мы хорошо представляем по книге Б. Ширяева «Неугасимая лампада» и по опубликованным воспоминаниям протоиерея из Ростова-на-Дону Павла Чехранова. О Пасхе 1926 г. оставил свои воспоминания и Владимир Алексеевич Казачков, сосланный на Соловки на пять лет в 1925 г. Это он сохранил для нас замечательные стихи иерея Владимира Лозина-Лозинского, опубликованные сейчас во многих изданиях. Вот отрывок из его воспоминаний: «Пасху 1926 года я очень хорошо помню, незадолго перед этим новый начальник Управления потребовал, чтобы все, кто хочет ходить в церковь подали ему заявления. Почти никто из заключенных не подавали заявлений — боялись последствий. Но вот перед Пасхой огромное количество людей подали заявления. Мы все собрались к заутрене: о. Владимир Лозина-Лозинский, о. Иоанн Стеблин-Каменский, о. Михаил Яворский, Антоний Тьевар, Авенир Вадбольский... По дороге к кладбищенской Онуфриевской церкви двигалась огромная процессия, люди шли в несколько рядов. В церкви все, конечно, не поместились. Стояли вокруг, а тем, кто пришел позднее, не было слышно пения. Но мы пришли одними из первых. Рядом со мной стоял мой очень близкий друг — о. Владимир Лозина-Лозинский, он был замечательным человеком, всегда очень спокойным, дружелюбным, веселым, высокоорганизованным. Службу Пасхальную вели епископы, и среди них старший — архиепископ Евгений (Зернов). Когда на Страстной неделе была служба Двенадцати Евангелий, служили ее двенадцать епископов. После службы все пошли разговляться... Соловецкой моей первой Пасхи не забыть, грандиозное это было событие в жизни»¹². Пасху в лагере старались отметить все, даже люди невоцерковленные. Один из них, Геннадий Андреев (Хомяков),в своих воспоминаниях описывая Пасху на Соловках, сказал: «Этот день нельзя встречать с пустой холодной душой. Его нельзя не отметить, как освящено обычаем»¹³.

В 1928 г. Пасху открыто праздновали в последний раз, и то разрешение получили с большим трудом. А в начале 1929 г. начались притеснения духовенства: запретили носить свою одежду, насильно обстригали, отобрали книги, облачения, многих отправили на дальние командировки. Пришлось перейти к тайным, «келейным» богослужениям, на которые уже не могли собирать много народа. Несмотря на строгости и запреты, удавалось припрятать облачения, богослужебные книги. Протоиерей Петр Белавский вспоминал, что, когда он был на Анзере в Крещенский сочельник 1931 г., епископ Иларион (Бельский) благословил его тайно совершить чин Великого освящения воды. Неподалеку от барака находилась сторожевая вышка с будкой. Мела метель, от сильного ветра вышку качало. Туда по шаткой лестнице поднялся о. Петр с водой. Совершив освящение, он благополучно доставил крещенскую воду в барак. Иногда просто уходили куда-нибудь подальше от людей и молились в одиночестве, как это часто делал на острове Большая Муксалма епископ Дамаскин (Цедрик).

Катакомбники¹⁴ службы нередко проводили в лесу. По воспоминаниям профессора Ивана Михайловича Андреевского (Андреева): «В глубине леса, на расстоянии одной версты, была поляна, окруженная березами. Эту поляну мы называли „Кафедральным собором“ нашей соловецкой Катакомбной Церкви, в честь Пресвятой Троицы. Куполом этого собора было небо, а стенами — березовый лес. Здесь изредка проходили наши тайные богослужения. Чаще такие богослужения происходили в другом месте, также в лесу, в „церкви“ св. Николая Чудотворца. На богослужения кроме нас пятерых — владыки Виктора (Островидова), епископа Максима (Жижиленко), доктора Косинского, доктора Петрова и меня, приходили еще и другие лица: священники о. Матфей, о. Александр, епископы Нектарий (Трезвинский), Иларион (викарий Смоленский), и наш общий духовник, замечательный руководитель — протоиерей о. Николай Пискановский. Изредка бывали и другие заключенные, верные наши друзья. Господь хранил наши „катакомбы“ и за все время с 1928 по 1930 год включительно мы не были замечены»¹⁵.

Упомянутый протоиерей Николай Пискановский до ареста служил в Воронежской епархии, в период обновленчества был твердым борцом за чистоту православия. В 1928 г. он был арестован и сослан на Соловки. В лагере отец Николай был духовником заключенных священнослужителей и мирян. По воспоминаниям это был замечательный пастырь, аскет, исповедник веры. Горячий молитвенник, он был любим людьми за свою доброту, отзывчивость, душевное спокойствие и истинно христианское милосердие. Его глубоко уважали находившиеся вместе с ним епископы. Епископ Максим (Жижиленко) называл отца Николая «Адамантом Православия». Протоиерей Николай после Соловков находился в ссылке в Архангельске, где и скончался в тюремной больнице.

Авторитет заключенных епископов был очень высок среди духовенства России. Их голос был слышен далеко за пределами Соловков. Одним из выдающихся документов ГУЛАГа является «Памятная записка» Соловецких епископов, представленная на усмотрение правительства. Этот документ вызвал широкий резонанс и в нашей стране, и за рубежом, горячо приветствовался всеми верующими в то трагическое для Русской Православной Церкви время.

В 1925 г. скончался Патриарх Тихон. Обновленческий раскол подрывал единство Церкви. На этом историческом фоне «Обращение» соловецких узников прозвучало с особой силой. Оно не было официальным голосом Русской Церкви, но в то время совершенно совпадало с ним. Это было мнение наиболее многочисленной группы епископата, собранной вместе в заключении на Соловках и представлявшей собой малый Собор многих епархий России, оно отражало общие условия жизни Церкви и общий ее исповеднический дух. Документ преисполнен непоколебимой твердости во всем, что касается собственно церковной жизни, чужд и малой тени соглашательства, совершенно безбоязнен в свидетельстве правды и свободен в своем мнении среди уз. Он отвечает высочайшему достоинству Церкви и ее вечному назначению, указывая ее истинный дух. В Памятной записке прямо и четко характеризовалось создавшееся положение: «…Местоблюститель патриаршего престола и около половины православных епископов томятся в тюрьмах, в ссылках или на принудительных работах… Подписавшие настоящее заявление отдают себе полный отчет в том, насколько затруднительно установление взаимных благожелательных отношений между Церковью и государством в условиях текущей действительности и не считают возможным об этом умолчать. Было бы неправдой, не отвечающей достоинству Церкви и притом бесцельной и ни для кого не убедительной, если бы они стали утверждать, что между Православной Церковью и государственной властью Советских республик нет никаких расхождений». Далее четко и ясно дается суть этих разногласий и подчеркивается, что «с высоты философского миросозерцания идеологические расхождения между Церковью и государством нисходят в область непосредственного практического значения, в сферу нравственных принципов. Церковь верит в незыблемость начал нравственности, справедливости и права, коммунизм считает их условным результатом классовой борьбы и оценивает явления нравственного порядка исключительно с точки зрения целесообразности… Церковь видит в религии животворящую силу, …коммунизм смотрит на религию, как на опиум. Церковь хочет процветания религии, коммунизм — ее уничтожения. При таком глубоком расхождении в самих основах миросозерцания между Церковью и государством не может быть никакого сближения или примирения…» Обличая ложность обновленческих постулатов, документ подчеркивает, что «Православная Церковь никогда не станет на этот недостойный путь и никогда не откажется ни в целом, ни в частях от обвеянного святыней прошлых веков вероучения в угоду одному из вечносменяющихся общественных настроений». Соловецкие епископы предложили и пути достойного выхода из создавшегося положения, заканчивая свою записку словами: «Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, она возрадуется о правде тех, от кого это будет зависеть. Если ее ходатайство будет отклонено, она готова на материальные лишения, которым подвергается, встретит это спокойно, памятуя, что не в целости внешней организации заключается ее сила, а в единении веры и любви преданных ей чад ее, наипаче же возлагая свое упование на непреоборимую мощь ее Божественного Основателя и на Его обетование о неодолимости Его Создания»¹⁶.

Эта «Записка» была составлена в 1926 г. в день Отдания Пасхи 27 мая (9 июня) на продуктовом складе, которым заведовал заключенный игумен Питирим (Крылов) из Казани. Там собрались, по возможности, все заключенные епископы для заслушивания доклада профессора Московской духовной академии Ивана Васильевича Попова. Нельзя не сказать хотя бы несколько слов об этом удивительном человеке. Характеризуя его ученость, архиепископ Иларион (Троицкий) говорил: «Если бы, отцы и братия, все наши с вами знания сложить вместе, то это будет ничто перед знаниями Ивана Васильевича». Достаточно сказать, что в России патрология как наука впервые была создана им. На Соловки он был сослан в 1925 г. за то, что был очень близок с патриархом Тихоном и много помогал ему. Был расстрелян 8 февраля 1938 г. в Енисейске.

Текст «Записки» был составлен И.В. Поповым, который руководствовался указаниями старшего среди архиереев на Соловках архиепископа Евгения (Зернова). Архиепископ Евгений, правящий Благовещенской епархией, прибыв на Соловки на три года в начале 1924 г., остался старшим среди епископов по общему их согласию и после того, как в лагерь прибыли более старшие по рукоположению. Это был выдающийся иерарх. Высокообразованный, компетентно рассуждавший по всякому теоретическому вопросу, он был житейски глубоко мудр, всегда тактичен и спокоен. В нем была притягательная сила истиной духовной власти. Богослужения архиепископа Евгения отличались величием, покоем и благоговением. Даже в условиях лагеря, когда в пище не приходилось разбираться, он был постником. Многочисленные члены его Благовещенской паствы оказались за рубежом, на Китайской территории, рассыпались по всему миру, сохранив о своем пастыре самые светлые воспоминания. По воспоминаниям, в то время на Соловках из 200 заключенных священнослужителей было 23 епископа, почти все¹⁷ непосредственно принимали «Памятную записку». Некоторые из них находились на дальних от монастыря командировках, но, вероятно, знали о ней и высказали свое мнение архиепископу Евгению. Владыка Иларион (Троицкий) второй раз был сослан на Соловки в 1926 г., когда документ был уже составлен, но он к нему присоединился.

«Памятная записка» — это не единственный отклик соловецких епископов на происходившее в стране. В июле 1927 г. появилась известная Декларация митрополита Сергия, и уже 14/27 сентября того же года появилось «Послание» соловецких архиереев к православным, в котором они по пунктам разбирают «Декларацию» и по четырем из них выражают несогласие. В нем, в частности, говорилось: «Мы не можем принять и одобрить послания в его целом по следующим соображениям: …мысль о подчинении Церкви гражданским установлениям выражена в такой категорической и безоговорочной форме, которая легко может быть понята в смысле полного сплетения Церкви и государства…»¹⁸ Как мы знаем, это замечание оказалось пророческим. Свое более непримиримое отношение к Декларации выразил заключенный на Соловках епископ Василий (Зеленцов).

Интересна история вывоза «Послания» с Соловков. По воспоминаниям Ксении Петровны Трубецкой, дочери Петра Владимировича Истомина¹⁹, сосланного на Соловки по церковному делу, и в лагере ее отец поддерживал со многими епископами близкие отношения, особенно был дружен с епископом Прокопием (Титовым). Как раз в это время на Соловки на свидание к Петру Владимировичу приехала его жена Софья Ивановна. Пересылать «Послание» по почте было очень опасно, и по просьбе архиепископа Илариона Софья Ивановна выучила его наизусть, затем в Москве доложила митрополиту Сергию, а также согласно полученным на Соловках указаниям перепечатала и разослала многим епископам²⁰.

Нельзя не сказать еще об одной помощнице ссыльному духовенству — Градиславе Николаевне Канорской. Градислава Николаевна — сестра епископа Апполоса (Ржаницына), вдова священника. До 1921 г. она жила в селе Сорока (сейчас Беломорск), а с 1921 г. — на Поповом острове с тремя дочерьми и сыном, являясь председателем Церковного совета общины верующих (на Поповом острове располагался Кемский пересыльный пункт — печально знаменитый «Кемперпункт»,через который проходила большая часть заключенных Соловков).

С 1923 г. квартира Г.Н.Канорской стала пристанищем для всех освобождающихся с Соловков священников, местом встреч и обсуждений насущных вопросов. Она поддерживала отношения с содержавшимися на Соловках священниками, занималась посредничеством в переписке между находящимися на воле и в заключении, через нее шли посылки, переводы. На ее квартире часто бывал сосланный в Кемь епископ Афанасий (Сахаров), протоиерей Иоанн Шастов, священники Александр Кремышанский, Поликарп Золотых и др.

По заданию ссыльных Г.Н. Канорская ездила в разные города с информацией о жизни духовенства в концлагере, привозя сведения о жизни и настроении духовенства на воле. Так, в 1927 г. она отвезла пакет от заключенного духовенства Соловков и вручила его лично помощнику заместителя Патриаршего Престола архиепископу Серафиму, в 1928 г. вместе с дочерьми, под видом обычной поездки, ездила к освобожденному с Соловков архимандриту Иоасафу, настоятелю монастыря Железный Борок Костромской епархии, затем в Кинешму, Кострому, Вологду и везде информировала о положении духовенства в лагере. В 1929 г. Градислава Николаевна ездила в Ленинград, где взяла открытое письмо митрополита Кирилла, находившегося в административной ссылке и воззвание архиепископа Серафима. Эти письма были размножены и распространены среди заключенного духовенства. За свою деятельность Г.Н.Канорская была арестована в июле 1929 г. и получила срок²¹.

Находясь в заключении, оторванные от своей паствы, своих духовных чад, многие священнослужители поддерживали с ними переписку, старались успокоить, ободрить и поддержать. Сохранились и сегодня опубликованы письма с Соловков архиепископов Илариона (Троицкого), Петра (Зверева), Иувеналия (Масловского), священников Иоанна Стеблин-Каменского и Анатолия Жураковского, Павла Флоренского и др. Это замечательные письма. Их авторы, находясь на самом дне земного ада, упрямо утверждали цельное мировоззрение, строили невидимый Божий Град, раскрывая небу свои мысли, чувства и сердца. «Пусть иногда темно и трудно …пусть порой, как гробовая плита, жизнь, но как не благодарить Его за все, что было, не хвалить Его каждым дыханием, как не ощущать, что все пережитое только залог, только предчувствие чаемого грядущего, того, что хранит для нас Любовь Отчая, Его объятия, Его лоно», — писал с Соловков иерей Анатолий Жураковский, талантливый проповедник, богослов, поэт, расстрелянный в Карелии 3.12.1937 г. ²²

«Бывает и для души зима, которую мы должны уметь пережить. Дай же нам, Господи, силу всегда идти по пути правды и любви», — эти слова из письма о. Иоанна Стеблин-Каменского могли бы стать девизом многих соловецких страдальцев. И, может быть, пророчески прозвучат слова О.В. Волкова: «Какие неисповедимые пути привели столько православного духовенства сюда, в сложенную из дикого камня твердыню россиян на севере — седую Соловецкую обитель? Не воссияет ли она отныне новым светом, не прославится ли вновь на длинную череду столетий?»²³

Сошина Антонина Алексеевна

Родилась в 1948 г. в Каргополе Архангельской области. Выпускница исторического факультета АГПИ (ныне Поморский государственный университет) им. М.В. Ломоносова. С 1969 по 1994 гг. работала научным сотрудником Соловецкого государственного историко-архитектурного и природного музея-заповедника. С 1994 г. — сотрудник Церковно-археологического кабинета Соловецкого монастыря.

Еще статьи:
Музей Соловецкого общества краеведения (1925–1937 гг.)
«На Вас вся надежда...»: письма заключенных СЛОНа Е.П.Пешковой

Версия для печати